В рубрике “Гость номера” представляем Евгения Михайловича Лучкова - жителя села Горицы. В шестом альманахе “Кириллов” была опубликована его статья “Мои воспоминания о Волго-Балте”. Сегодня на страницах “Вестника” Евгений Михайлович делится своими воспоми-наниями о разрушении церкви Святого великомученика Никиты в Никитском погосте и Спасо-Преображенской церкви в селе Федосьин Городок.

 

Страницы воспоминаний

В конце мая 1951 года попросились к нам на временное проживание пять рабочих из Череповца. Мы вдвоем с матерью жили в небольшом доме на самом дальнем краю Горицкой слободы, на берегу реки. Всем в избе спать было тесно, и рабочие согласились ночевать на сарае. Готовить еду, стирать, убирать в доме они обещали сами. Предлагали платить за проживание деньгами и заготавливать дрова. Мать согласилась, тем более, деньги в те годы нам зарабатывать было негде, в колхозе платили за трудодни, в основном, только осенью зерном, овощами и другими продуктами.

Рабочие приехали ломать церкви, стоявшие примерно в километре от нашего дома. Когда-то это были приходские церкви: Никитская - на правом берегу реки Шексны и Преображенская, расположенная почти напротив, по левому берегу. Они были давно закрыты и не использовались. В те годы шло строительство Череповецкого металлургического комбината и самого города. Кирпича, видимо, не хватало, и его добывали вот таким способом, начав с разборки уже затопленных церквей в Рыбинском водохранилище. Наши церкви придавали тогда красивейший вид окружающей местности и, тем более, были бы настоящим украшением теперь, когда холмы превратились в живописные острова среди водной глади Волго-Балта.

Рабочих было пятеро. Мне в то время было 15 лет, и называл я их только по именам. Бригадиром был Николай. Его жена - Шура. Ещё были Анатолий, Надя и Яков. Шура готовила им еду в печке, а иногда и на костре, на берегу реки. Тётя Надя была моложе, лет 30-ти. Она стирала бельё, делала в доме уборку. Кроме этого, обе женщины еще и работали с мужчинами на разборке церквей: очищали отбитые кирпичи от остатков известкового раствора, укладывали их в штабеля. Платили рабочим, по их словам, по 3 копейки за каждый готовый кирпич. Зарабатывали они, в общем-то, неплохо по тем временам.

Это была дружная, веселая и работящая компания. Мужчины, все трое, бывшие фронтовики. Николай приехал с гармошкой и, как бы он ни устал, после ужина выходил на крылечко или на берег, играл и пел. Песен он знал множество и, когда пел, казалось, вкладывал всю душу в каждую песню. Особенно мне запомнилось исполнение песен военных лет. Иногда в дождливый день они устраивали настоящий праздник, но никогда не напивались. А уж песен и плясок было много. В основном плясали женщины и дядя Толя, который знал много озорных и смешных частушек, плясал легко и ловко. А вот Яков никогда не плясал, но песни иногда подпевал. Ещё он запомнился мне тем, что у него не было левого глаза. Я спросил как-то, увидев шрам на груди, не на войне ли его ранили и в глаз. Он сказал, что на войне был ранен дважды: в грудь и в ногу. А глаз выбило ему осколком кирпича, когда они ломали церковь в Рыбинском водохранилище. А Николай добавил: «Его ещё и спасать пришлось тогда. Он от сильной боли то ли пошатнулся, то ли оступился и упал со стены в воду. Стал тонуть, так как не умел плавать. Товарищ, работавший этажом ниже, сразу же нырнул за ним и вытащил. После чего его перевязали и отправили срочно на катере в Череповец». И даже после такого случая я не видел, чтобы он работал в защитных очках, тогда как остальные всегда очки надевали.

Конец июня в тот год выдался сухим и теплым. Это была самая прекрасная пора нашего северного лета. Тихий солнечный день набирал силу, воздух был наполнен ароматом буйно цветущих трав и ещё не совсем обсохшей влагой ночной росы. Пора моего беззаботного детства. Успешно сданы экзамены. Прошел выпускной вечер. Собраны и отправлены необходимые документы и заявление для поступления в Ленинградское речное училище. С утра я окучил грядку картошки, наносил с реки воды в деревянную бочку для поливки огурцов - вот и все домашние дела. И тут пришел мой двоюродный брат Лёнька. Он младше меня на два года, но мы всегда и везде были вместе: играли, помогали родителям, ходили в школу, на рыбалку, за грибами. Вот и тут он зашел за мной и позвал на Мауру за земляникой, которая там уже поспела, а заодно и посмотреть маслят. Но на Мауру от нашего дома идти было далековато, и я предложил пойти на Городок. Там и земляника должна быть, и посмотрим, как мужики колокольню у церкви ронять будут. Вчера у них уже на метр из-под угла камни фундамента вынуты были. Сказавшись матери, мы сразу же и отправились.

До Гремихи, речки, впадавшей в Шексну, было всего метров триста от дома. Эта речка, шириной метров десять и глубиной метра три с крутыми, но низкими над водой берегами, была любимым местом купания слободских мальчишек и девчонок. Тут мы учились нырять на глубину, состязались на время нахождения под водой: взяв в руки большой камень, переходили речку по дну на другой берег. Здесь мы ловили рыбу. На этот раз мы разделись на ходу, нырнув с разбега, переплыли речку туда и обратно, надели штаны и пошли дальше, разгоняя рубашками назойливых оводов. Дорога до Городка шла по берегу реки. Сенокос ещё не начался, и широко раскинувшийся ровный луг переливался волнами качающихся метелок луговых трав. Слева струилась тронутая мелкой рябью река. Вдали из-за поворота, дымя трубой, шел буксирный пароход, медленно таща большой плот. Болтая о разных ребячьих пустяках, мы быстро дошли до Городка. Лодка, на которой приехали рабочие, стояла у берега, привязанная к кусту. Значит, рабочие были у церкви. Сам Федосьин Городок, как селение, давно не существовал. По рассказам, последний дом, стоявший у церкви, сломали ещё до войны. И кроме церкви с высокой колокольней, стоявшей почти посреди плоской широкой вершины, никаких строений не было. Для нас и тогда, и сейчас Городок - это высокий песчаный холм с крутыми склонами, стоящий посреди равнины, метрах в пятидесяти от реки. Южный склон, выжженный солнцем, представлял покрытую редкой травой поверхность, причем, издалека по всему склону просматривались горизонтальные ступени-террасы. В склоне сверху вниз были промыты три ложбины, в которых росла сочная зеленая трава. Северный и северо-восточный склоны сплошь заросли деревьями и кустарником. Пологий западный склон ежегодно распахивали и засевали. В тот год на этом поле была посеяна рожь. Со стороны Гориц южный и северо-восточный склоны образовали как бы пологий мыс. По нему была наезжена конная дорога наверх.

Мы поднялись на холм и пошли вдоль склона по самому верху. Там на меже между ржаным полем и склоном попадались спелые ягоды земляники. Мы потихоньку продвигались в сторону церкви. Поле кончилось. Дальше начиналось кладбище. Ягоды больше не попадались, и мы пошли к церкви. Она представляла печальную картину. Она была уже наполовину разобрана. Только колокольня с высоким шпилем и ажурным крестом стояла нетронутой.

Рабочих не было. Кругом стояла знойная полуденная тишина. Справа от колокольни, нарушив тишину, взлетела ворона и уселась на высокую ель. «Может, они за колокольней», - подумал я. Мы направились вдоль стены. Справа стояли аккуратно уложенные кирпичи. Бросив взгляд на колокольню, я заметил, что между ней и стеной церкви образовалась трещина. В эту широкую щель был забит толстый берёзовый клин. Я продолжал идти дальше, Ленька шел за мной. Нам и в голову не пришло, какая опасность нас ожидает. Вдруг ворона на ёлке громко и как-то тревожно каркнула и метнулась в сторону. Тут Ленька крикнул: «Женя, она трескается!». Я перевел взгляд на стену колокольни и увидел, как по ней вниз и в стороны разбегаются трещины, а шпиль с крестом быстро кренится вправо. Мгновенно развернувшись, я схватил Лёньку за руку, и мы бросились бежать. Страшный глухой удар потряс песчаный холм. Земля содрогнулась. Мы упали возле штабеля кирпичей на старый могильный холмик. Грохот раскатившихся кирпичных глыб быстро стих. От них поднялось густое облако известковой пыли, застелившее и небо, и солнце. Эта пыль так засыпала нас, что нельзя было открыть глаза, набилась в рот и в нос, а непокрытые головы и одежда стали белыми. Мы стали похожи на гипсовые изваяния. Отряхнувшись, мы пошли смотреть развалины колокольни. Картина была жуткая. Нижняя часть основания колокольни раскололась на крупные глыбы. Верхняя часть, сама звонница, рассыпалась так, что и целых кирпичей, пожалуй, много не выберешь. Меня поразило то, что ещё не кошенная и цветущая трава полегла широкой полосой в направлении падения метров на пятьдесят от колокольни, и была словно приглажена горячим утюгом. Тут и там лежали небольшие куски и отдельные обломки кирпичей, чем дальше, тем реже. Я хотел посмотреть на крест, но найти нам его не удалось.

Времени было уже много, и мы направились домой. Спускаясь с холма, в ложбинке встретили Николая и Анатолия. Увидев нас, Николай воскликнул: «Живы, слава богу! А мы так боялись за вас!» Он подошел, обнял нас, потом оба сели на край дороги и закурили, наверно, чтоб успокоиться. Мы наперебой рассказали о том, как чуть не попали под падавшую колокольню. И только в этот момент нам стало понятно, что с нами могло произойти. Все решили секунды, а иначе мы бы не успели убежать из-под быстро падающей колокольни. И про тревожный крик вороны мы рассказали тоже. После рассказа Николай сделал заключение, что, благодаря вороне мы и остались живы. Она первая заметила падение и своим карканьем предупредила нас об опасности.

Когда мы подплывали к дому, все вышли встречать нас. Помню, мама даже заплакала, так она переволновалась. Все были рады нашему возвращению. Это мама рассказала рабочим, которые вернулись пораньше домой, что мы с Ленькой отправились к колокольне. Николай сразу понял, какая опасность нам грозит и вместе с дядей Толей сели в лодку и, налегая на вёсла, поспешили обратно на Городок. Выходя из дома, они заметили, как падала колокольня, а, увидев нас живыми и невредимыми, очень обрадовались.

В то лето я, кажется, больше не бывал на Городке, так как начался сенокос, и я до августа помогал матери, работавшей в звене доярок на заготовке сена. К тому времени рабочие уже приступили к разборке Никитской церкви. Были полностью сняты кровля и опалубка, стропила, потолочные перекрытия. Никитская церковь мне очень нравилась. Внешне она выглядела просто. Обычные стены, строгие линии, небольшие карнизы из кирпича под окнами и зубчатый бордюр под кровлей. Вот и всё внешнее убранство. Она была окружена кирпичной невысокой оградой с башенками по углам и входными воротами на кирпичных столбах. Ограда к тому времени была уже почти вся разобрана местными жителями, только башенки и ворота ещё стояли. Вид Никитской церкви со стороны Гориц был необычайно красив. Внутренние стены храма были расписаны от пола до купола. Это были лики святых и библейские сцены. В нижней части восьмигранного верхнего яруса сохранились небольшие круглые иконы по одной под каждым из восьми круглых окон.

Однажды я попросил Николая взять меня с собой, потому что накануне вечером они с товарищами обсуждали, как будут взрывать кирпичный свод церкви и готовились к этому. Когда мы приехали на Никитское и вышли к церкви, я увидел такую картину: церковный кирпичный полусферический свод стоял оголённый. На вершине его высилась примерно двухметровая башенка с четырьмя узкими окнами и куполом с красивым крестом. По всему периметру свода, по нижней его части, были проломаны широкие проёмы. Их было восемь. И весь купол держался на восьми оставленных столбиках в два кирпича толщиной. Один из них был тоньше других, его-то и предстояло взорвать, и тогда свод рухнет вниз вместе с куполом. Казалось бы, дело простое. Мы все отошли подальше и спрятались в большой, заросшей травой яме. Яков заложил к основанию столбика мешочек с толом, подложил под него патрон с порохом и зажатым в нём фитилем. Послышался негромкий хлопок, но взрыва не произошло. Самодельный взрыватель не сработал. Яков решил кувалдой выбить столбик. Ему пришлось ударить раз двадцать, пока вылетели оставшиеся кирпичи. Бросив кувалду, он развернулся и в два прыжка оказался в безопасном месте. Свод уже рушился, оседая на бок и подламывая соседние опорные столбики. Через считанные секунды он рухнул вниз. Из здания вырвалось густое облако. На груде разбитых кирпичей на боку лежал поверженный купол. Как же крепко он был сработан старинными мастерами, что, даже упав с такой высоты, он не развалился и выглядел совершенно целым. Только короткий шпиль с шаром на конце слегка согнулся, оттого что, вершина креста всё же задела за стену, оставив неглубокую царапину сверху донизу по запылённым фрескам. Анатолий поднялся по лестнице на верх колокольни, с которой были сняты шпиль и овальный четырехскатный купол, и стал отбивать ломиком кирпич за кирпичом, сбрасывая их на землю. Я же стал помогать им, собирая отдельные целые кирпичи от разрушенного свода. Но к обеду мне пора было возвратиться домой, и я ушел пешком на паромную переправу. Когда я шёл домой, не раз оглядывался на церковь. Без куполов, без крыши она представляла печальный вид. Только стоящие неподалёку сосны и берёзы скрашивали как-то эту картину.

Церковь вскоре разобрали до основания. К высокому берегу, где она стояла, подвели деревянную баржу. Сколотили из досок три длинных желоба, поставили их в трюм баржи и, опуская по ним кирпичи, всё погрузили и увезли в Череповец. Как перевозили кирпич с Городка, я не видел. Вероятно, на лошадях до берега, а там грузили на баржу.

На следующий год, как только открылась навигация, снова у берега Никитской бывшей уже церкви появились баржа и плавучий кран. От нашего дома было видно, как вырубили все деревья на крутом откосе, как грейфером грузили в баржи чистый песок. Баржи менялись, работа шла споро, и вот уже песок стали грузить вместе с могилами и человеческими останками. Половину кладбища со стороны реки до самой церкви успели увезти, пока местные власти по жалобам жителей не прервали это варварское дело. Но и это не остановило череповецких строителей. Они привезли на берег бульдозер и долго ещё грузили песок с берега, разрыв половину западного склона. В последствии ещё долгие годы по голому песчаному спуску белели вымытые дождями белые кости.

Теперь всё зарастает лесом. Пройдёт ещё полсотни лет, и не найти будет тех мест, где стояли наши храмы.

Я не знаю, какие дома или цеха были построены из кирпича разрушенных храмов, стоявших по берегам реки Шексны от Белого озера до Волги. Но я думаю, они никоим образом не оправдают и никогда не окупят ту навсегда утраченную красоту, которую придавали храмы пейзажам нашего богатого красками и ландшафтами северного края.