Представленная на суд читателей книга – плод многолетнего и упорного труда автора, признанного в современной историографии специалиста по источниковедению и истории крестьянства средневековой России. В монографии нет привычного историографического обзора, но разбор и учет научной литературы максимально приближены к конкретным, рассматриваемым в каждой главе сюжетам. Это важно подчеркнуть, поскольку вытные книги Кирилло-Белозерского монастыря 1559 года были известны еще В. О. Ключевскому, использовавшему их для обоснования мысли о происхождения крепостного права из крестьянской задолженности. Вытные и другие хозяйственные книги Кириллова монастыря изучались также Н. К. Никольским, Л. С. Прокофьевой, Т. И. Осьминским, А. Х. Горфункелем. Часть их была опубликована З. В. Дмитриевой и А. Х. Горфункелем в серии «Вотчинные хозяйственные книги XVI в.» под редакцией А. Г. Манькова. Все это свидетельствует об определенной источниковедческой и историографической апробированности, известной степени разработанности данной темы, однако не противоречит и тому, что лишь в данной монографии изучение комплекса вытных, отписных, дозорных, писцовых, переписных книг Кирилло-Белозерского монастыря XVI–ХVII веков проведено с максимально исчерпывающей глубиной, непревзойденным мастерством и органически увязано с рядом фундаментальных проблем источниковедения и аграрной истории России XVI–ХVII веков.

Во «Введении» определены и обоснованы основополагающие подходы автора к построению всестороннего источниковедческого исследования большого комплекса монастырских хозяйственных книг (с. 6). Сборники и кодексы, а также отдельные документы изучаются
З. В. Дмитриевой и текстологически, и палеографически, и филигранологически, с учетом переплетов и маргиналий. Автор применяет методику дипломатической кодикологии, предложенную в трудах Л. В. Черепнина, С. М. Каштанова, Л. И. Ивиной при изучении сборников актов (монастырских копийных книг XVI–XVII вв.). Филиграни датированных рукописей используются З. В. Дмитриевой для датировок сборников, не имеющих хронологических помет писцов. Важным отправным моментом для последующего исследования является замечание З. В. Дмитриевой во «Введении» о почти полной сохранности документального собрания Кирилло-Белозерского монастыря. Этот важный вывод установлен на основе описи 1732–1733 годов, по которой автором был сопоставлен наличный состав сохранившихся хозяйственных книг обители (с. 7). Это создает репрезентативную базу всего исследования, обеспечивает его полнейшую, как говорят, «фундированность».

В главе первой дан подробный формулярный анализ вытных книг Кириллова монастыря 1559 года, проведено их детальное сопоставление с семенниками и хлебными оброчниками. В ходе изучения З. В. Дмитриева уточняет саму историю создания раннего комплекса хозяйственных книг, аргументирует датировку семенников и оброчников – не 1558 года, как считал А. Х. Горфункель, а не позднее 1561 года (с. 15). Сравнительное изучение ведется и внутри самих хозяйственных книг: 1) вытных; 2) семенных и оброчных. З. В. Дмитриева устанавливает, что их рукописи являются не списками, а разными хозяйственными документами, близкими по времени написания. Первый их раздел (семенник) создавался на основе единого комплекса черновых семенников отдельных сел, а второй и третий разделы – на основе оброчников разных лет, вероятно, погодных (с. 22).

З. В. Дмитриева отвергает мнение Л. С. Прокофьевой и Т. И. Осьминского о связи хлебной ссуды и размеров оброка, о том, что оброк крестьян, взявших в монастыре ссуду, был несравнимо выше оброка тех крестьян, которые ссуду не брали. Она связывает составление вытных книг 1559 года с выдачей Кирилло-Белозерскому монастырю царем Иваном IV жалованной грамоты 17 декабря 1559 года, разрешившей кирилловским властям принимать крестьян в монастырскую вотчину «без отказу». Этой грамотой правительство учитывало процесс интенсивной внутренней колонизации Белозерья в 1540–1550-е годы. Поэтому и потребовалось составление обеих монастырских переписей, выполнивших роль порядных грамот, – 1559 и 1561 года – с целью письменного учета всех крестьян как новопорядчиков (с. 30). Таков общеисторический вывод исследовательницы, логически вытекающий из рассмотрения сложных источниковедческих вопросов первой главы. С ним перекликается мысль из заключения к книге, в котором подытоживается авторское понимание характера хлебной ссуды в Кирилло-Белозерском монастыре – в условиях интенсивных внутривотчинных переходов крестьян она выступала в качестве бессрочного кредита и не являлась экономическим фактором закрепощения крестьян и ограничения их переходов в последней трети XVI – первой четверти XVII века (с. 286).

Этим, однако, содержание главы не исчерпывается. Автор показывает взаимоотношения двух общин – монастырской и крестьянской, их органическую взаимосвязь в повседневной жизни, поскольку выдача хлебной ссуды из монастырских житниц производилась под контролем крестьянского мира (с. 31). Этот вывод подкреплен новым фактическим материалом, обогащающим наше историческое знание: столь подробно институт житничных целовальников в литературе еще не исследовался, отразившие его виды документов не анализировались. Поэтому сюжет об этих выборных лицах крестьянской общины нов и свеж, а источниковедческий ряд монографии удачно обогащается приводимыми автором текстами их «выборов» (с. 32, прим. 102–103), наблюдениями над их приходо-расходными, посевными, ужинно-умолотными книгами, ведущимися в отдельных селах и отразившими реалии крестьянской повседневности (с. 33–34). Существовали и сводные хозяйственные документы (перечневые книги) по учету ссудного хлеба. Так, горизонтальный срез внутривотчинных отношений, рисуемый вытными книгами, дополняется сюжетами и об отношениях межкрестьянских, а также видах хозяйственной документации, циркулировавшей на разных «этажах» вотчинно-крестьянской общности. Забегая вперед, отметим, что и в последующих разделах монографии автор находит удачный «источниковый ключ», раскрывая взаимодействие мирских основ рассматриваемой общности (по крестьянским челобитным) и монастырских властей (по соборным приговорам и уставным грамотам о нормах повинностей) (с. 218, 234–235 и др.).

Сложный материал о хлебной ссуде просчитан автором и полностью представлен читателю в различных таблицах, причем они варьируются – есть и локальные, и сводно-обобщающие с широким хронологическим охватом (например, с. 42–54, табл. 8). Можно только догадываться, скольких усилий у исследовательницы потребовала систематизация столь трудоемкого материала, но это, как говорится в Библии, «невидимые миру слезы».

Во второй главе автор расширяет источниковую панораму исследования, обратившись к ранним (XVI в.) монастырским отписным, описным (они же описи) книгам. В современном источниковедении и археографии данное направление является одним из самых плодотворных, о чем свидетельствуют новейшие публикации монастырских описей, выполненные при участии самой З. В. Дмитриевой на высоком научно-археографическом уровне2. Следует упомянуть также издания описей Новгородского Софийского собора (Э. А. Гордиенко и Г. К. Маркина), Звенигородского Саввина Сторожевского монастыря (С. Н. Кистерев и Л. А. Тимошина), Кирилло-Новоезерского монастыря (Т. В. Сазонова), ряда других вологодских и белозерских монастырей, осуществленные Ю. С. Васильевым3.

З. В. Дмитриева сумела учесть до двух десятков ранних описей северных и среднерусских монастырей, оговорив их датировки, причины составления, структуру и особенности формуляра, информационную насыщенность отдельных описательных статей, достоверность включенных в них данных. Большинство монастырских описей автор классифицирует по трем основным группам: 1) составленные при смене настоятелей; 2) ставшие результатом переписей, проведенных по инициативе монастырских властей; 3) ставшие результатом государственной ревизии обителей. Здесь важны наблюдения о включении сведений отписных книг в писцовые книги (в отношении Антоньево-Сийского и Николо-Коряжемского монастырей), о генетической связи между контролем государства над церковно-монастырским имуществом и включением описаний церквей и их интерьеров в писцовые книги, по сути – государственным контролем над церковью и поземельным кадастром (с. 78–79).

По поводу Николо-Коряжемского монастыря считаем нужным добавить, что около 1588 года могла быть проведена еще одна его ревизия – в связи с конфликтом между братией и игуменом Герасимом, не желавшим давать отчет братии в казенных деньгах. Тогда по предписанию главы приказа Большого Дворца Г. В. Годунова городовой приказчик Соли Вычегодской должен был произвести в двух экземплярах («в двои книги») «опись и счет» обители, из которых один следовало прислать в Москву, а второй оставить в монастыре4.

В материале второй главы о соборном старце Иосифо-Волоколамского монастыря Мисаиле Безнине (с. 79) можно было бы учесть биографический очерк о нем, написанный В. Б. Кобриным5. Предполагаем, что упоминаемый З. В. Дмитриевой волоколамский казначей Паисий Мичурин – это бывший соборный старец Троице-Сергиева монастыря, а сравнение его автографов на ряде троицких грамот 1560–1570-х годов со скрепой в отписной книге 1591 года в будущем могло бы подтвердить или опровергнуть данное суждение.

В связи с историей описи Кирилло-Белозерского монастыря 1601 года, и в частности списком конфискованных предметов и денег у группировки старца Леонида Ширшова (с. 87–88), у читателя возникает мысль о стремлении государства к укреплению общежительного начала в русских монастырях, более строгому соблюдению их уставов, о попытках противодействовать проявлению частнособственнических принципов, обмирщению монашества в целом. Это могло быть дополнительной причиной проведения государственных ревизий крупных обителей.

В анализируемой главе весьма важным в общеисторическом плане считаем вывод автора о введении в Кириллове монастыре в конце XVI века по инициативе Бориса Годунова десятинной пашни как способа реактивации земледелия. Эта мера была частью правительственной политики по преодолению кризисных явлений в хозяйстве страны. Введением сверху в Кириллове монастыре государевой десятинной пашни государство подключало одного из крупнейших корпоративных собственников страны к содержанию военно-оборонительной системы на юге России (с. 113–114).

При изучении Кирилловской описи 1601 года З. В. Дмитриева мастерски сопоставляет подлинную рукопись, дающую горизонтальный информационный срез (положение монастыря в статике), со списком, который использовался в монастырском делопроизводстве до 1615 года. Имеющиеся в нем приписки отражают динамические изменения в жизни обители. Как и в главе о вытных книгах, во второй главе читатель получает представление о формуляре каждой монастырской описи XVII века, характере использования одних источников при составлении других (например, хлебных оброчников при создании вотчинной описи 1601 г.) (с. 98–99, 106).

В сюжете об описи Кириллова монастыря 1621 года (рассмотренной автором по двум редакциям) читателю не вполне ясно, идет ли в ней речь только о суммарном числе братии и слуг обители или же дан их полный поименный список (с. 123). Правда, из приведенных в приложении 6 (с. 297–298) сведений о численности братии и слуг в 1620–1621 годах следует, что речь все же должна идти о суммарных данных. Подобные сведения важны для изучения демографического учета монашества в России XVII века. Инициатива в нем могла исходить и от правительства, скажем, приказа Большого Дворца, в котором ведались монастыри, и от епархиального руководства. По большинству известных нам описей вологодских монастырей (наиболее ранняя – Сямженского Евфимьева, около 1561 г.6) сначала виден суммарный учет иноков в целом, а с середины XVII века приводятся их конкретные списки. Это же отразилось и на изменении формуляра преамбулы описей, в которой среди прочих описательных статей в качестве программы описаний начинает фигурировать «братия по имяном».Вероятно, краткие суммарные сведения о численности братии (как и крестьян) в описях обителей генетически предшествовали более полным их именным спискам.

Не позднее 1680-х годов в Вологодской епархии уже регулярно велись «записные монашеские книги», в которых фиксировались новопостриженные и пришлые в местные обители из иных епархий иноки. Новопостриженным монахам настоятели начали выдавать «постригальные памяти». Игумены и строители обителей были обязаны предоставлять «скаски» о численности иноков в своих монастырях владычным детям боярским7. Разумеется, разбор этого сюжета не входил в задачу автора монографии, но само содержание монастырских описей позволяет рассматривать и малоизученные вопросы численности русского монашества в XVII веке по отдельным духовным корпорациям и в целом.

В этом плане весьма полезен для будущих исследований такого рода опубликованный З. В. Дмитриевой в приложении 7 список братии Кирилло-Белозерского монастыря по отписной книге 1668 года (с. 301–304). Насчитывающий свыше 200 имен, он дает представление о внушительных размерах Кирилловской обители и с благодарностью будет использован интересующимися монашеской антропонимикой, традициями монашеского имянаречения, других культурологических вопросов.

Сугубо человеческая, индивидуальная составляющая – редкий гость в работах по источниковедению и истории крестьянства. Поэтому данный в третьей главе биографический очерк кирилловского келаря и соборного старца Матфея Никифорова (по происхождению крестьянина д. Степычовой волости Рукиной Слободки) – настоящее творческое достижение З. В. Дмитриевой. По крупицам из многочисленных и разнообразных источников она собрала все имеющиеся сведения об этой незаурядной личности – книжнике, миротворце, рачительном хозяине, детально знавшем крестьянскую жизнь, состоятельном человеке
(с. 162), наложившем особый отпечаток на созданные им рукописи и проводимую политику в обширной монастырской вотчине.

Среди опубликованных «свитков» Вологодского епархиального древнехранилища нам встретились документы священника Воскресенской церкви волости Рукиной Слободки, поповского заказчика Ивана Никифорова (венечные памяти и отписи в принятии венечных пошлин). Относятся они к 1665–1686 годам8, и, возможно, это был младший брат или какой-либо другой родственник старца Матфея. Правда, Ивана нет в д. Степычовой в вытной книге 1624/25 года, но он к тому времени еще не родился9. Нет его и в приводимом на с. 161 фрагменте Синодика (Соф. 1523. Л. 221), но допустим, что он мог перед смертью принять постриг и сменить имя.

После биографического очерка о Матфее Никифорове в главе третьей дан детальный анализ его сборника окладных книг 1620–1650-х годов, вытной книги 1665 года, отписной книги 1668 года, и сделано это в сравнительном плане с вытными книгами 1559 года и описью 1601 года. По большой группе деревень ключа Старого Волока Славинского З. В. Дмитриева выявила одинаковое количество вытей в середине XVI и в середине ХVII века. Это свидетельствует о важности психологического фактора – традиционности обложения деревень на протяжении длительного времени (с. 165 и табл. 1). В целях установления источников сведений о населении по отписной книге 1668 года З. В. Дмитриева провела сравнение ее текста с текстом вытной книги 1665 года. Оказалось, что в последней население вотчины было учтено не только более подробно, с указанием возраста, но и более полно (с. 189–190). Обращение З. В. Дмитриевой к государственной переписной книге 1646 года показало, что при составлении отписной книги 1668 года использовались сведения 20-летней давности об именах крестьян, бобылей и их детей. В сопоставлении же с вытными книгами 1559 года число дворов в вотчинах Кириллова монастыря в 12 уездах России возросло в 1,5 раза, значит, несмотря на разорение Смутного времени и ограничительные меры правительства против роста монастырского землевладения, Кирилловская духовная корпорация находила пути для увеличения численности своего народонаселения (с. 192) – таков заключительный вывод третьей главы работы.

В ней автор в связи с деятельностью Матфея Никифорова, не ограничиваясь только хозяйственными книгами, намечает также плодотворный путь филигранологического исследования грандиозной двухтомной копийной книги Кирилло-Белозерского монастыря (А 1/16 и А 1/17 из собр. СПб. ДА). Следует согласиться с мнением З. В. Дмитриевой, что по характеру включенных документов кирилловские копийные книги отличаются более смешанным составом, в них содержится гораздо больше списков с писцовых, дозорных, переписных книг, чем в аналогичных памятниках Троице-Сергиева или Симонова монастырей (с. 150, 152). По-видимому, можно говорить об определенных отличиях в самой системе документирования разных монастырей России, хотя они по уставу являлись общежительными: для Троицкой духовной корпорации была характерна более четкая дифференциация материалов на непреходящую по значению актово-владельческую и текущую хозяйственно-делопроизводственную документацию.

В четвертой главе книги вытные книги рассматриваются как источник по изучению крестьянского хозяйства. Здесь внимание автора сосредоточено в основном вокруг посевов хлебных культур (рожь, овес, пшеница, ячмень), крестьянского землепользования и платежей (хлебных и денежных). Расчет посевов дан по ключам – административно-хозяйственным единицам вотчинного управления и по дворам. Географический охват материала включает, кроме Белозерья, Вологодский, Пошехонский, Угличский, Бежецкий, Кашинский, Дмитровский и Московский уезды.

Уникальность вытных книг 1559 года, отмеченная автором, заключается в том, что на уровне двора они позволяют рассчитать хлебные оброки крестьян на единицу посеянного хлеба. Этим преодолевается неизбежная усредненность, ориентировочность наших представлений о феодальной ренте ХVI века. Исследовательница установила, что у большинства белозерских крестьян за вычетом семян оставалась третья часть посеянного хлеба, и эта норма платежей оказывается несколько выше, чем в новгородских землях XVI века, где бытовала «пятина» (с. 211 и табл. 11–13 на с. 212–214).

При рассмотрении хлебного и денежного оброка по двум хронологическим срезам – 1559 и 1601 годы – З. В. Дмитриева вновь плодотворно использует источниковедческие приемы. Она справедливо замечает, что изменения в размерах оброков крестьян старались проследить не только будущие историки, но и сами руководители монастырских хозяйств – келари и казначеи. Исследовательница внимательно прослеживает «архивную, делопроизводственную» историю самого комплекса вытных книг 1559 и описи 1601 годов. Материалы двух хронологических срезов показали, с одной стороны, стабильность платежей, установленную еще А. Х. Горфункелем, с другой – их увеличение или снижение с учетом реальных возможностей крестьян тянуть монастырское тягло, конкретных условий, в которых оказались разные селения в период хозяйственного кризиса и Смуты. Не только принцип «посильности», но и личного восприятия крестьянами возлагаемых на них повинностей учтен, на наш взгляд, в уникальном соборном приговоре 19 мая 1577 года, опубликованном в приложении 3: «А сверх сие грамоты у келаря, которая будет нужа, и велит позвати крестьян из чести, и которые крестьяне пойдут из чести, тому честь, а которые не пойдут, и тому крестьянину пени нет» (с. 292). Интонации, звучащие в этом нормативном по сути документе, говорят нам о несводимости внутривотчинных отношений только к повинностной сфере, о ее сбалансированном характере, терпимости старцев к реальным возможностям населения, к крестьянским традициям и обычаям.

З. В. Дмитриева отмечает, что после 1602 года в архиве Кириллова монастыря отсутствуют нормативные или сводные документы о крестьянских повинностях. Теперь ведутся хлебные и денежные оброчные тетради по отдельным селам. По ряду вотчинных комплексов, расположенных в десятке уездов России, автор систематизировала материал, раскрывающий тенденции в развитии крестьянских платежей на протяжении всего XVII века (с. 239–241, табл. 31–37). Здесь важны наблюдения автора о неизменности нормы платежей с выти в течение длительного времени и существенной переоброчке в 1680-е годы, когда хлебный оброк в кирилловских вотчинах был переведен на деньги в размере 3 рублей с выти (с. 237). Полагаем, данное суждение подтверждает вывод Н. А. Горской, сделанный на материале монастырей центральной России, о коренном нарушении принципа фиксированности ренты как раз в это десятилетие10. Постепенное преодоление традиционных натурально-хозяйственных основ деревни, более ощутимая связь сельского хозяйства с рынком, углубление разделения труда, торгово-ремесленной специализации – все эти общероссийские тенденции затронули и развитие вотчины Кирилло-Белозерского монастыря во второй половине XVII века. В масштабе всей страны это стало показателем начавшегося перехода от Средневековья к раннему Новому времени.

Опираясь на собственные исследования ренты в вотчинах Троице-Сергиева монастыря (с ее денежной направленностью) уже в первой четверти XVII века, неуклонным сокращением сферы домениального хозяйства, отметим, что обработанные З. В. Дмитриевой материалы показывают ее более «щадящую», замедленную эволюцию, на которой, возможно, в большей степени сказалось сдерживающее влияние крестьянской общины (см. анализ уникальной челобитной крестьян Волока Славинского 1690 года – с. 234–235). И в этой связи одно источниковедческое сопоставление. В обширном архиве Троицкого монастыря такого рода челобитных не обнаружено. И еще. Отсутствие в четвертой главе систематических сведений (на уровне выти и двора) о государственных выплатах крестьян Кириллова монастыря в ХVII веке объясняется, по-видимому, отсутствием этой информации в вытных, переписных книгах по вотчине в целом и оброчных тетрадях по отдельным селам. В ряде же корпораций центра страны (у Иосифо-Волоколамского – конца XVI в., Троице-Сергиева – в XVII в.) такого рода документация известна. В троицких оброчных и вытных книгах одновременно указаны повытные нормативы и сеньориальной, и государственной ренты (монастырские власти, значит, сами устанавливали последнюю?), зафиксированы суммы сбора и той и другой. В этом также можно усмотреть отличия в системе документирования крупнейших русских монастырей, обусловленные различием в их расположении, административно-политическом статусе, традициями местной деловой письменности, рядом других обстоятельств.

При изучении землепользования в вотчине Кириллова монастыря З. В. Дмитриева уверенно устанавливает уравнительность тяглых наделов, когда подавляющая часть крестьян (89%) имела 2 и менее четвертей тяглой пашни (около 3 десятин в трех полях). Здесь напрашивается сравнение: а какими были крестьянские наделы в других монастырских вотчинах севера и центра страны? Думается, имеющиеся исследования на эту тему (Е. Н. Баклановой-Швейковской, Н. А. Горской, В. И. Иванова, З. А. Тимошенковой и др.) позволяют такое сравнение провести.

В четвертой главе З. В. Дмитриева также выявляет несоответствие размеров тяглой и обмерной пашни, объясняя это временным исключением части пашенных земель для восстановления ее плодородия (принцип «выводных полей», используя современный агротехнический термин) (с. 207–208). В главе поддерживается мнение Н. П. Павлова-Сильванского, связывавшего происхождение земельных переделов с упорядочением обложения и введением вытного письма (с. 209–210). В вытных книгах 1559 года не отразилось участие крестьянской общины в переделах, а по позднейшим источникам – челобитным XVII века – уже заметно стремление крестьян к поравнению вытного тягла и наделов (с. 210).

В центре пятой главы стоит сравнительно-историческое изучение вотчинных и государственных переписей по важнейшим показателям аграрного развития: население, землепользование, обложение. Материал главы находится в русле давней дискуссии в научной литературе о достоверности данных писцовых книг. Этим сложным вопросам было также посвящено более десяти Всероссийских научно-практических совещаний (с 1988 г. на базе ЛОИИ), одним из организаторов и руководителей которых является как раз З. В. Дмитриева11.

При изучении народонаселения вотчины в первой четверти XVII века автор концентрирует внимание на двух аспектах: 1) общей его стабильности по данным государственных и монастырских описаний; 2) соотношении в его составе крестьянства и бобыльства. Сложность здесь заключается в неустойчивости, несформированности в XVI–ХVII веках крестьянских фамилий, с одной стороны, и в общей нестабильности сельского населения в тяжелые годы Смуты и вскоре после нее – с другой. З. В. Дмитриева справедливо учитывает установленное ею сокрытие части населения при переписях, причем монастырские власти делали это как на облагаемых землях, так и на отарханенной округе Околомонастырья (с. 272–273, 278).

При изучении стабильности сельского населения Белозерья по обширному комплексу дозорных книг 1613–1618 годов З. В. Дмитриева применяет методику Г. А. Победимовой, сопоставившей поименный состав крестьян по материалам Иосифо-Волоколамского монастыря (его долговой книги 1532 г., сотной 1569 г., приходо-расходных книг 1570–1580-х гг.). Результаты своего сравнения З. В. Дмитриева предъявляет читателю в подробном «Перечне крестьян и пустых дворов в 1613–1626/27 гг.» (с. 155–171).

Автором выявлены случаи, когда показанные в дозорных книгах 1615 и 1618 годов убитыми, умершими или сшедшими крестьяне появляются «вживе» в вытной книге 1624 и писцовой 1626/27 годов. Очень убедительно проведено текстуальное сопоставление населения Кнутовского и Колдомского ключей Околомонастырья по монастырскому хлебному оброчнику 1618 года и правительственной дозорной книге того же 1618 года (Роспись на с. 274–277). Из этого следует впечатляющий вывод: всего в Околомонастырье хлебный оброчник учел 135 дворов хозяев и 150 «людей», а дозорная книга лишь 5 дворов крестьянских и 3 двора бобыльских (с. 278).

Столь же корректно, с полным предъявлением читателю авторской методики, проведено З. В. Дмитриевой и исследование истинных пропорций крестьянского и бобыльского населения в белозерских вотчинах Кириллова монастыря. Это сделано автором на широкой базе сопоставимых деревень и дворов, достигающей в сравниваемых источниках – вытной книге 1624 года и писцовой книге 1626/27 года – 80 процентов. В результате оказалось, что процент бобыльства, свидетельствующий об обнищании, вовсе не был таким высоким, как это считается в научной литературе. Нам кажется вполне логичным предложенное З. В. Дмитриевой объяснение установленных диспропорций в разных по происхождению описаниях введением указов о живущей четверти, согласно которым бобыльские дворы облагались вдвое легче крестьянских, отсюда и стремление землевладельцев представить большую часть своего зависимого населения малоплатежными бобылями (с. 283).

Последний параграф пятой главы посвящен сопоставлению данных о количестве пашни Кирилло-Белозерского монастыря в писцовой книге Белозерского уезда 1626/27 года и вытных книгах корпорации. Несмотря на «оптимальный характер» первой, автор устанавливает существенное занижение в ней (тем более что непосредственным обмером земли писцы не занимались) сведений о пашне по сравнению с вытными книгами (с. 282–283, табл. 3 и 4). Считаем нужным в этой связи напомнить, что нами такое несоответствие было установлено по писцовым книгам всех принятых в современном источниковедении вариантов – не только «оптимального», но и деформированного и с неразделенной на крестьянскую и господскую пашней12. Аргументированные выводы автора монографии о большей достоверности вотчинных описаний по сравнению с государственными, постоянный показ взаимодействия разных документальных комплексов – все это существенно обогащает общий раздел источниковедения России XVI–ХVII веков.

Рецензируемое издание имеет прекрасное общее оформление. Оно богато иллюстрировано – здесь и филиграни, и фотокопии отдельных листов рукописей, и образцы почерков. Развернутые подстрочные примечания и множество таблиц удобно для восприятия размещены в самом тексте; в конце дано содержательное документальное приложение. Несмотря на сложность тематики, в тексте не чувствуется «вымученности», он написан свободным литературным языком. Книга насыщена тонкими частными наблюдениями источниковедческого, методического, терминологического, хронологического, археографического плана, свидетельствующими о высоком профессионализме автора.

В заключение вернемся к уже сказанному. Основное, что привлекает читателя в данной книге, – это органичное переплетение проблем источниковедения и аграрной истории, высокая исследовательская культура, в чем и воплощаются лучшие черты «ленинградской исторической школы». Книге такого масштаба и такого качества исполнения суждена долгая жизнь в науке как высокому образцу истинного труда.

Примечания

1 Д м и т р и е в а З. В. Вытные и описные книги Кирилло-Белозерского монастыря XVI–ХVII вв. СПб.: Дм. Буланин, 2003. 346 с.

2 Опись строений и имущества Кирилло-Белозерского монастыря 1601 года. Коментированное издание / Сост. З. В. Д м и т р и е в а и М. Н. Ш а р о м а з о в. СПб., 1998; Описи Соловецкого монастыря ХVI века / Сост. З. В. Д м и т р и е в а, Е. В. К р у ш е л ь н и ц к а я, М. И. М и л ь ч и к / Отв. ред. М. И. М и л ь-
ч и к. СПб., 2003.

3 Описи Новгородского Софийского собора XVIII – начала XIX в. М.; Л., 1988; Описи Саввина Сторожевского монастыря XVII в. / Сост. С. Н.  К и с т е р е в и
Л. А. Т и м о ш и н а. М., 1994; Отписная книга Троицкого Усть-Шехонского монастыря 1660 г. (публикация Ю. С. В а с и л ь е в а) // Белозерье. Историко-краеведческий альманах. Вып. 1. Вологда, 1994. С. 261–287; Отписная книга Введенского Корнильева Комельского монастыря 1657 г. (публикация Ю. С. В а с и л ь-
е в а) // Городок на Московской дороге. Историко-краеведческий сборник. Вологда, 1994. С. 130–169; Опись строений и имущества Кирилло-Новоезерского монастыря 1657 г. (публикация Т. В. С а з о н о в о й) // Белозерье: Краеведческий альманах. Вып. 2. Вологда, 1998. С. 130–165. Ряд критических суждений относительно последних изданий переписных и вытных книг в краеведческих альманахах см.: Н о в о-
х а т к о О. В. «Генеральный регламент» актовой археографии (О книге С. М. К а ш-
т а н о в а) // АЕ за 1999 г. М., 2000. С. 313. Прим.

4 ААЭ. Т. 1. № 337; РИБ. Т. 32. Архив П. М. Строева. Т. 1. Пг., 1915. № 337. Стб. 651–654 (на стб. 458–469 была переиздана опись Николо-Коряжемского монастыря 1567 г.). См. также: Ч е р к а с о в а М. С. Монастырские описи XVII в. как источник по истории народонаселения // Историческое краеведение и архивы.
Вып. 10. Вологда, 2004. С. 65–78.

5 Н и р б о к В. Б. (К о б р и н). Михаил Безнин – опричник, монах, авантюрист
// Вопросы истории. 1965. № 11. С. 214–216.

6 ОР РНБ. F.- 788. Л. 274–281 (копия XIX в., начало утрачено).

7 Описание собрания свитков, находящихся в Вологодском епархиальном древнехранилище. Вып. 5. Вологда, 1902. С. 43. № 87; Вып. 12. Вологда, 1913. С. 62–63. № 75.

8 Описание собрания свитков... Вып. 3. Вологда, 1900. № 17; Вып. 5. № 8, 12, 32, 34, 37, 39, 53, 54, 61, 62, 65–66; Вып. 7. № 30; Вып. 8. Вологда, 1902. № 24, 57; Вып. 9. Вологда, 1908. № 25; Вып. 11. Вологда, 1910. № 115; Вып. 12. № 8, 32, 41, 42, 66 (6), 144.

9 Кириллов: Краеведческий альманах. Вып.2. Вологда, 1997. С. 231 (публикация З. В. Д м и т р и е в о й). Церковь же Воскресения в Рукиной Слободке указана в перечне приходов, данном в приложении 9 рецензируемой монографии (с. 307).

10 Г о р с к а я Н. А. Монастырские крестьяне Центральной России в ХVII в.
(О сущности и формах феодально-крепостнических отношений). М., 1977.

11 Новейшее издание: Тезисы докладов XIV Всероссийской конференции «Писцовые книги и другие историко-географические источники XVI–ХХ вв.», посвященной 70-летию исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета. СПб., 2004.

12 Ч е р к а с о в а М. С. Проблемы изучения троицких писцовых книг 1620–1640-х годов // Материалы чтений, посвященных памяти Петра Андреевича Колесникова. Вологда, 2000. С. 33–44.