«А кабалу писал...» – такова устойчивая формула, завершавшая текст заемных кабал (на взятые в долг деньги или хлеб), которые сохранились среди документации монастырей XVI–XVII веков. Кто были по происхождению авторы этих актов и как они оказались на службе у монастыря? Каковы были их отношения с монастырскими властями, семейные дела? Как складывалась их служба? Какова в целом была фигура монастырского писца как определенный историче-
ский тип?

В составе комплекса кабал Спасо-Прилуцкого монастыря XVI–XVII веков была выявлена группа актов, составленных писцами Обросимовыми. Представители этого семейства на протяжении почти ста лет писали кабалы, которыми оформлялись денежные или хлебные ссуды, а некоторые из писцов выполняли и другие виды службы в монастыре. История писцов Обросимовых из вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря позволяет проследить некоторые аспекты развития культуры делопроизводства и судьбы делопроизводителей.

Происхождение первого поколения писцов этой семьи выявить пока не удалось. В слуги чаще всего попадали после подачи челобитной на имя игумена и при условии вклада в монастырь. В редких случаях можно было выслужиться из детенышей. В подобных ситуациях, вероятно, именно владение грамотой позволяло подняться выше других слуг и служебников монастыря. В конце XVI – начале XVII века в числе других писцов монастыря появляются первые представители этого семейства, по-видимому братья.

В 1591–1594 годах кабалы, преимущественно хлебные, пишет писец Федька Обросимов (Абросимов), называющий себя земским дьячком1. Он же выступает и в качестве послуха в некоторых кабалах этого периода2.

Затем появляется имя Ждана Обросимова (Абросимова). Первая из написанных им и дошедших до нас хлебных кабал датирована 1598 годом3. Жданко продолжает службу писца и в 1607–1608 годах4. А в 1622 году он отмечен в числе слуг, получающих регулярное жалованье от монастыря5.

Однако наибольшее количество сохранившихся до наших дней кабал, происходящих из архива Спасо-Прилуцкого монастыря, оставил писец Евдоким (Овдокимко, Овдокимец) Обросимов. Начинал он, по-видимому, как и многие писцы, с того, что был послухом в кабалах, написанных другими писцами монастыря6. За период своей деятельности уже в качестве писца (1603–1623 гг.) он составил 18 денежных кабал7, подписываясь земским дьячком. До 1606 года он пишет кабалы в паре с Иваном Дмитриевым сыном Сумориным. Именно в кабале, составленной этим писцом, впервые встречается имя Евдокима – послуха в данной сделке. В дальнейшем это сотрудничество продолжается: Евдоким является послухом в кабалах, написанных Иваном Дмитриевым сыном, и наоборот, Иван выступает послухом в актах, составленных Евдокимом Обросимовым. Другим обычным напарником Евдокима был Родион Осипов сын Сахаров, который назван послухом в кабалах еще одного писца из семейства Обросимовых – Игната Жданова сына Обросимова.

Четвертый брат, Влас Обросимов, появляется в кабалах в 1624 году сначала в качестве послуха8, а затем и сам пишет кабалы, будучи земским дьячком в 1627–1661 годах9. В кабале 1628 года Влас, правда, называет себя крестьянином села Коровничье, где обычно жили монастырские слуги.

Каким образом Обросимовы обучались своему ремеслу, сведений нет. Однако прежде чем начать самостоятельную деятельность, как видно на примере братьев Обросимовых и их детей, новички проходили нечто вроде «стажировки» в качестве послухов при других опытных писцах.

Позиции семейства Обросимовых в монастырской иерархии были достаточно прочны, и степень доверия к ним со стороны властей монастыря проявлялась в том числе и в длительном удержании их на определенных служебных местах (своего рода «специализация»). Все писцы этого рода писали именно денежные заемные кабалы, хотя и могли являться послухами в кабалах на хлебные ссуды. Федор, Евдоким, Влас и его дети были земскими дьячками, то есть писали кабалы в монастырских «ключах», на которые была поделена вотчина монастыря. Правда, насколько можно судить по данным составленных ими кабал, они не находились на службе в определенном ключе. Монастырь направлял их в соответствии с их должностью в села по мере необходимости.

Кроме того, у Евдокима была еще дополнительная «специализация»: именно им были написаны так называемые «лошадиные» кабалы, которые составлялись в случае найма крестьянами монастырских лошадей с отсрочкой уплаты денег за найм.

Несколько иная направленность деятельности была у его младшего брата – Семена (Семейки) Обросимова. Сначала, в 1610–1614 годах, он так же, как и его братья, являлся писцом кабал, главным образом денежных. Однако впоследствии, в 1628–1637 годах, он получил статус казенного дьячка и занимался преимущественно тем, что подписывал на кабалах суммы платежей, которые монастырь периодически собирал с застарелых должников. Особенно большое количество таких записей было сделано им в 1636–1637 годах. Вероятнее всего, монастырь провел в это время некую ревизию, взыскав часть долгов. Сразу после этого была составлена опись оставшихся кабал с перечислением остатков сумм долгов10. Однако уже в 1644 году Семен (Симон) Обросимов, будучи стряпчим, выполнял поручения вологодского архиепископа в Москве11. Эти перемены в его жизни были, по-видимому, тесно связаны с делом самого яркого по характеру из всех братьев – Ждана Обросимова.

Ждан, если судить по началу его службы, был, вероятно, вторым по старшинству из братьев Обросимовых после Федора. Его судьба является примером тех сложных отношений, которые складывались иногда между монастырскими властями и их слугами. Вместе с тем история Жданки позволяет достаточно живо увидеть и родственные связи, и перипетии службы с различными падениями и взлетами.

Получив жалованье за 1633 год, в октябре он сбежал и нанялся в «детские» к архиепископу Вологодскому Варлааму. Ущерб в размере одного рубля был взыскан «на его брате Евстюшке» (возможно, имеется в виду Евдоким Обросимов), монастырь же начал длительную борьбу за возвращение Жданки. При этом монастырские власти настаивали на наказании неблагодарного слуги, повинного также и в плохом обращении с крестьянами, отчего те бежали, нанося тем самым ущерб монастырскому хозяйству. В результате Ждан был отдан обратно в монастырь «во крестьянство»12.

Однако вскоре Ждан добивается того, чтобы его вновь взяли в монастырские слуги. Каким образом ему это удалось, мы не знаем. Поскольку его братья – Влас Обросимов, а возможно, и Семен – в эти годы находились в числе действующих писцов и, судя по характеру их деятельности, были на хорошем счету, Ждан мог использовать свои родственные связи. У Ждана Обросимова к этому времени был сын Игнат, писавший кабалы и бывший земским дьячком в 1634–1636 годах13, то есть как раз в период скандала, связанного с побегом отца. Не исключено, что сын также способствовал вместе со своими дядьями тому, чтобы вернуть Ждану утраченный статус монастырского слуги. В то же время, как видно, проблемы, возникавшие у монастырских властей с Жданом Обросимовым, никак не отражались на служебном положении его родственников, которые не теряли доверия келаря или настоятеля. Во всяком случае, в 1639 году Жданко получил прощение. Ему был возвращен статус слуги14, и он выполнял поручения монастыря на московском подворье.

В 1643 году, после нового скандала, связанного с жалобой на него монастырского крестьянина, Ждан снова сбежал15. Судя по черновику его челобитной Михаилу Федоровичу (на старца Левкия), датированному 3 декабря 1643 года, монастырь опять требовал выдачи Ждана «во крестьянство», апеллируя к тому факту, что он, Ждан, таковым уже являлся16. Дело тянулось уже «по четвертой недели», как пи-
шет сам Ждан. Правка, сделанная рукой Ждана в сохранившемся
черновике челобитной, дает возможность проследить, каким образом Ждан пытался построить свою защиту, старательно обходя «острые углы».

С самого начала он указывает, что является не служкой и не крестьянином (предмет дела), а сыном боярским, очевидно, имея в виду свою службу у архиепископа. В соответствии с заданной ролью, уже написав текст, Ждан добавляет в нескольких местах при обращении к государю слова «холоп твои», надписав их над строкой. Первоначальный вариант текста достаточно резок для такого документа, как челобитная. Возможно, поняв это и желая смягчить тон, Ждан после просьбы «учинить» царский указ по своему делу добавляет слова «по своему государеву желанию» и исправляет формулировку обвинения, сделанного в отношении его старцем Левкием. Фразу «...отдан-де я ему, келарю, во крестьяня, а игумен з братею в челобитнои не написаны и мне не исцы» он зачеркивает и вписывает только «во крестьянстве». В доказательство своей правоты Ждан настаивал на том, что «за Прилуцким монастырем во крестьянстве не живал» и в писцовых книгах в качестве крестьянина «не писан». Первоначально автор написал также: «и во крестьяня не отдан», но затем вычеркнул эту часть (поскольку он все же был отдан «во крестьяне»), добавив вместо нее указание, что был только служкой монастыря. Таким образом, Ждана нельзя упрекнуть во лжи, он предпочитает умалчивать лишь о неудобных для себя обстоятельствах дела.

Одновременно Ждан выдвигает обвинения против келаря Левкия, своего врага. Вероятно, Ждан уговорил неких монастырских старцев, изгнанных, по словам самого Левкия, из монастыря «за воровство», подать совместную челобитную патриарху Иосифу. Левкия обвиняли в том, что он не только прогнал старцев, но и фактически отстранил от власти игумена монастыря, а также без соборного решения ради своего «тщеславия» построил на московском подворье храм. Келарь же пытался отмести все обвинения в своей челобитной на имя Михаила Федоровича17. Тяжба продолжалась и в 1644 году, когда Ждан лично ездил в Москву, бил челом на келаря и, по свидетельству слуги Ермолая Яковлева, «оглашал» его «непотребными речами»18. Именно в это время его младший брат Семен (Симон) Обросимов тоже перешел на службу в стряпчие к вологодскому архиепископу и находился в Москве19. Возможно, братья действовали вместе, поскольку и сам Ждан находился в дьячках у вологодского владыки Маркела: о его «тиунстве» сообщает приказной князь Григорий Дябринский в отписке архиепископу осенью 1645 года20.

Тем не менее, несмотря на проявленное искусство опытного челобитчика, Ждан проиграл дело: по «государеву указу» Жданко был «отдан в монастырь», но остался в слугах. Ничего не известно о дальнейшей судьбе его брата Семена Обросимова. Сам Жданко после всего произошедшего не только не потерял доверия монастырских властей, но неизменно оказывался на ответственных поручениях.

В 1647–1648 годах он вновь занимается монастырскими делами в Москве, имея уже статус стряпчего: на его имя написаны несколько кабал21, по которым на монастырский расход для оплаты соляных пошлин были заняты деньги у Ивана Савельевича Худякова22. В конце 1650 года монастырские власти «отпустили слугу Ждана Обросимова для монастырского своево дела в Каргополь для спорных пожень»23. Выполнение ответственных поручений свидетельствовало о том, что начинавший с небольшой должности дьячка-писца Ждан, вопреки сложным отношениям с монастырскими властями или, наоборот, благодаря им, смог существенно повысить свое положение в иерархии слуг монастыря.

Важную роль в этих отношениях играли его внутримонастырские связи: он мог опираться на своих родственников, а также внешние связи, когда он использовал близкое знакомство с вологодским архиепископом Маркелом. К нему он обращался в случае возникновения очередных «трений» с властями монастыря. В частности, так он поступил и около 1653 года, подав челобитную с обвинениями в адрес архимандрита Серапиона и келаря Сергия в том, что они «вымучили» у него кабалу без займа им денег24. К денежным аферам архимандрита Серапиона и келаря Сергия внимание вологодского архиепископа было привлечено еще раз благодаря коллективной челобитной из монастыря (был ли в этом замешан Жданко, неизвестно). В результате выяснилось присвоение Серапионом и Сергием казенных денег, что и привело к смене монастырских властей в 1653 году25.

В конце своей бурной жизни, в 1654 году, Ждан Обросимов вместе с сыном Стенькою и племянником Петрушкою, сыном Власа Обросимова, жил в селе Выпрягово, где обычно поселялись детеныши и слуги монастыря, во дворе бобыля Гаврилы Иванова, который «сшел к Костроме»26. Ждан оставил своим детям и внукам сложное «наследство»: с одной стороны, память о тех неприятных для монастыря историях, в которых он был зачинщиком, с другой – положение лица, которому, несмотря на все эти неприятности, монастырские власти доверяли разнообразные и ответственные поручения. Примечательно то, что из всех Обросимовых потомки именно линии, идущей от Ждана, оказались наиболее удачливыми в службе монастырю.

Степан, второй сын Ждана, тоже служил писцом в 1657 году27. Затем он, видимо пойдя по стопам отца, оказался в центре разбирательства 1657 года. На него и старца холмогорской службы монастыря Варлама была подана челобитная со стороны площадного подьячего Антона Чицына. В ответной челобитной указывался ложный характер обвинений, правда, неясно, каких именно28. Степан, во всяком случае, остается в слугах монастыря и в доверенных лицах властей: в январе 1697 года он занимается ревизией дел, которые вели церковные старосты церкви Николая Чудотворца в Подмонастырском ключе29.

Сын Степана и внук Ждана Обросимова Матвей из семейства Обросимовых, называющий себя Матвеем Степановым сыном Ждановым, также служил монастырю, причем, как и его скандальные дед и отец, на ответственных поручениях. В 1686 году он составлял кабалы «по приказу государеи своих властеи и по велению всеи братьи» на занимаемые для монастырских нужд деньги. Кабалы написаны на имя архимандрита монастыря, в большинстве случаев вместе с другими старцами30.

Сохранились не только кабалы, но и несколько черновиков. Возможно, при составлении кабалы по поручению монастырских властей писец должен был сначала сделать ее черновой вариант и представить кому-то из первых лиц монастыря для внесения каких-либо изменений. Так, в черновике кабалы, датированной 13 марта и предполагавшей возврат занятых двухсот рублей солью, был исправлен срок поставки соли. Первоначально писцом было указано, что долг следует вернуть «в нынешнем же во 194-м году», когда соль прибудет на монастырский двор. Однако автор, возможно, по неопытности, не учел или не знал, что обратный ход дощаников с солью происходит чаще уже осенью, а значит, соль не прибудет к концу года (1 сентября), поэтому появляется вставка: «во 195-м году по зимнему пути». А к условию заплатить столько соли, сколько «за те денги по рощету» по «настоящей торговои цене», было добавлено: «как будет в то время в продаже»31.

В том же году, в апреле, по-видимому, накануне отправки дощаников за солью, что требовало больших расходов на найм людей, монастырь занимал довольно крупные суммы денег у вологодского архиепископа. Сохранились две кабалы – на триста и на двести рублей, а также кабала, которая послужила образцом для их составления. Последняя была написана подьячим монастыря Гришкой Ощериным и датирована тем же годом и числом, но, вероятно, не была отдана кредитору, и ее использовал Матвей Степанов для составления «беловых» кабал. Он вычеркнул из текста имя второго лица, непосредственно выдававшего деньги, дьяка Ивана Аленева, оставив только имя казначея архиерейской казны монаха Афонасия. Кроме того, с его точки зрения (или лица вышестоящего), лишним было упоминание о цели займа: «в отпуск дощаников по соль». Наконец, изменение коснулось и способа написания даты возврата. Характерной особенностью Матвея Степанова было употребление именования дня Семена Летоначатца, то есть 1 сентября, как дня «Семенова Летоначатия»32. Вверху этого черновика33 рукой того же Матвея Степанова была сделана помета: «такова дана архиепископу», а вместо имени писца Григория Ощерина вписано имя Матвея Степанова. После внесения всех указанных изменений Матвей составляет две «беловые» кабалы по созданному образцу, изменяя во втором случае только сумму занимаемых денег – триста вместо двухсот34.

Поскольку мы не располагаем в данном случае какими-либо дополнительными сведениями, объяснить, почему первоначальный вариант был написан одним монастырским подьячим, но не был им же исправлен, нельзя. Здесь могли иметь место как содействие одного писца другому, так и конфликтная ситуация, выразившаяся в передаче дела от Григория к Матвею.

В июне–ноябре 1697 года тот же Матвей Степанов служил в качестве стряпчего на монастырском подворье в Москве, также повторяя в этом деда. От этого периода его деятельности осталось несколько расписок на занятые им деньги. В июне он занимает 25 рублей на срок до ноября у подьячего Приказа Большой казны Тараса Ивановича Сукманова, а в ноябре – ту же сумму до 1 февраля 1698 года у монаха Чудова монастыря Корнилия Сибиряка для различных монастырских нужд35. Кредиторы Матвея, в свою очередь, использовали связи со стряпчим вологодского монастыря, чтобы попросить «поставить» им к установленному сроку возврата денег знаменитые вологодские рыжики и ягоду морошку, дав деньги вперед на расходы36.

Кроме потомков Ждана Обросимова, в дальнейшей истории Спасо-Прилуцкого монастыря встречаем имена еще одной линии – сыновей брата Жданки. У Власа Обросимова было, по крайней мере, три сына. Один из них – Гаврила – сам составил две кабалы в 1653–1654 годах37. Последний не называет себя земским дьячком, возможно, потому, что это место еще не освободил его отец, продолжавший служить писцом монастыря. После 1654 года о Гавриле сведений нет. Возможно, он оказался в числе жертв эпидемии, начавшейся в селах Спасо-Прилуцкого монастыря и охватившей затем население Вологды. Имя другого сына Власа, Петра, кроме упоминания в связи с именем его дяди Ждана Обросимова в 1654 году, когда они проживали в одном дворе, встречаем в его поручной записи по крестьянам монастыря 1674/75 года и в челобитной, поданной им игумену с жалобой на кражу у него денег и вещей в 1679 году38.

Третий сын, Василий, вероятно, также готовился стать писцом: он назван послухом в кабале 1636 года39. Как уже отмечалось, обычно это предшествовало началу самостоятельной службы и получению места писца. Слуга Василий Власов (вполне вероятно, речь идет именно об этом Василии из рода Обросимовых) назван в списке участников «схода» об установлении нового сбора денег на монастырские нужды для постройки храма в 1680 году40. Согласно переписи монастырских слуг, служебников и прочих работных людей, составленной для сбора ямских денег по царскому указу 1687 года, Василий Власов числился в слугах по переписным книгам 1678/79 года, ставшим основой для данной переписи41. Однако к 1687 году в его дворе уже жил монастырский служебник Ивашко Чуприн42. Возможно, в промежутке между 1680 и 1687 годами Василий Власов умер. Были ли у него дети, неизвестно, во всяком случае, они не унаследовали двор отца, и его занял другой.

Примечания

1 СПбИИ РАН. Ф. 271. Оп. 1. Д. 191, 193.

2 Там же. Д. 184, 192, 198.

3 ОР РНБ. Ф. Зинченко. Д. 136.

4 Там же. Д. 177; СПбИИ РАН. Ф. 271. Оп. 1. Д. 381.

5 О г р и з к о З. А. Из истории крестьянства на севере феодальной России
XVII в. М., 1968. С. 15.

6 СПбИИ РАН. Ф. 271. Оп. 1. Д. 243.

7 Там же. Д. 340, 341, 342, 370/1-2, 398, 425, 430, 431; ОР РНБ. Ф. Зинченко. Д. 162, 166, 170, 174, 191, 199, 223, 238; РГАДА. Ф. 1429. Оп. 1. Д. 116.

8 СПбИИ РАН. Ф. 271. Оп. 1. Д. 438.

9 Там же. Д. 451, 456, 532, 568, 573, 698, 721, 739.

10 Там же. Оп. 2. Д. 156.

11 ГАВО. Ф. 1260. Оп. 1. Т. 1. Д. 410.

12 Там же.

13 СПбИИ РАН. Ф. 271. Оп. 1. Д. 500, 501, 505, 513.

14 О г р и з к о З. А. Указ. соч. С. 15.

15 Там же.

16 РГАДА. Ф. 1429. Оп. 1. Д. 113.

17 СПбИИ РАН. Ф. 271. Оп. 1. Д. 547.

18 О г р и з к о. З. А. Указ. соч. С. 16.

19 ГАВО. Ф. 1260. Оп. 1. Т. 1. Д. 410.

20 Там же. Д. 479.

21 ОР РНБ. Ф. Зинченко. Д. 392/3–4, 6.

22 Входил в Гостиную сотню в 1633–1689 гг., пожалован званием «гостя» в
1657 г. Его отец, Савва Худяков, пожалован в члены Гостиной сотни (упомянут в этом качестве в 1629–1632 гг.) из числа посадских людей, вероятно, Вологды (см.: Г о л и-
к о в а Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации России XVI – первой четверти XVIII в. Т. 1. М., 1998. С. 122, 126, 258, 285).

23 О г р и з к о З. А. Указ. соч. С. 16.

24 ГАВО. Ф. 1260. Оп. 1. Т. 1. Д. 1129.

25 Там же. Д. 1130

26 О г р и з к о З. А. Указ. соч. С. 16.

27 Там же. Д. 704.

28 РГАДА. Ф. 1429. Оп. 1. Д. 243.

29 Описание собрания свитков, находящихся в Вологодском епархиальном древнехранилище. Вып. 4. Вологда, 1901. С. 57.

30 СПбИИ РАН. Ф. 271. Оп. 1. Д. 1124, 1131, 1133/1–3.

31 Там же. Д. 1124.

32 Там же. Д. 1133. Сст. 3.

33 В отличие от «беловых» кабал, содержащих рукоприкладство представителей монастыря и вернувшихся в казну монастыря после погашения долга, о чем свидетельствуют сделанные надрывы этих актов, данная кабала этого не имеет. Позднее она была использована еще раз также для чернового наброска, теперь уже письма.

34 СПбИИ РАН. Ф. 271. Оп. 1. Д. 1133. Сст. 2, 1 соответственно.

35 Там же. Д. 1340, 1350/1, 3.

36 Там же. Д. 1349, 1350/2.

37 Там же. Д. 620, 644.

38 Там же. Д. 883, 952.

39 Там же. Д. 511.

40 Описание собрания свитков... Вып. 4. Вологда, 1901. С. 49.

41 СПбИИ РАН. Ф. 271. Оп. 1. Д. 1163. Л. 3 об.

42 Там же.