Н. К. НИКОЛЬСКИЙ КАК ИСТОРИК РУССКОЙ АРХИТЕКТУРЫ
Н. К. НИКОЛЬСКИЙ КАК ИСТОРИК РУССКОЙ АРХИТЕКТУРЫ
Отмечая 600-летие основания Кирилло- Белозерского монастыря, следует вспомнить еще об одном весьма примечательном юбилее, тесно связанном с историей монастыря и немаловажном для истории русской культуры. Сто лет назад, в год празднования 500-летия монастыря, вышла в свет книга Николая Константиновича Никольского "Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти XVII века"1 . Ее подзаголовок "Об основании и строениях монастыря", казалось бы, дает право отнести ее к жанру весьма распространенных в конце прошлого столетия историко-статистических описаний отдельных церквей и монастырей. Однако в действительности труд Н. К. Никольского стоит совершенно особняком. Прежде всего он явился плодом изучения огромного пласта письменных источников, в значительной своей части почерпнутых из никогда ранее не привлекавшегося исследователями монастырского архива. Кроме того, эта книга - лишь часть задуманной обширной работы историко-монографического характера, которую автор только частично успел осуществить в течение своей жизни и еще более фрагментарно опубликовал. Н. К. Никольский, выпускник Санкт-Петербургской Духовной Академии, принадлежал к замечательной школе русских историков конца XIX - начала XX века, которой свойственны кропотливое критическое изучение источников, стремление к всестороннему охвату изучаемой проблемы, безупречная научная честность. Он не стремился к созданию всеохватных исторических полотен, не увлекался социологическими схемами, предпочитая им углубленную разработку конкретного исторического материала. Уделяя наибольшее внимание истории русской церкви - развитию ее идей, литературы2, церковной практики, монастырского хозяйства, повседневного быта, - он всегда стремился увидеть цельную картину жизни прошлого. По отношению к работе о Кириллове монастыре сам автор так раскрывает двоякое значение предпринятого им исследования: "Для историка русской церкви не может не приобретать интереса общая совокупность типических черт в устройстве монастыря, начиная с его внешности, владений, средств к существованию и кончая составом и способами управления, правилами иноческого поведения, богослужебною практикою и книжною деятельностью. С своей стороны, и историк русской жизни найдет внутри монастырской ограды немало данных, выясняющих мирской склад обстановки древнерусского человека"3.
Эти качества исследователя предопределили долгую жизнь его литературного наследия. Ссылки на его работы можно найти во многих трудах, посвященных не только хозяйственной жизни Кириллова монастыря, но и вообще истории вотчинного хозяйства XV-XVI веков. Приводимые им данные о кирилловских памятниках, в частности о составе внутреннего церковного убранства, имеют важное значение для историков русского искусства, порой давая основания для важных обобщающих выводов. Огромное количество ценнейших сведений самого разного характера разбросано по страницам его книги, особенно в многочисленных примечаниях. Имя Н. К. Никольского вряд ли остается неизвестным кому-либо из современных исследователей, интересующихся историей России этого периода.
Однако до сих пор не принято причислять его к историкам русской архитектуры. А между тем вышедшая сто лет назад его книга не только содержит важнейшие фактические данные, почерпнутые из архивных документов, но и дает их осмысление, сохраняющее интерес и для современных исследователей.
Следует вспомнить, чем была вообще история русской архитектуры на исходе прошлого столетия. На протяжении XIX века, и особенно его второй половины, происходил интенсивный процесс накопления материала. Создавались подробные исторические описания наиболее заметных памятников, публиковались их чертежи, в ряде случаев проводилась реставрация, которой по большей части предшествовали более или менее серьезные исследования. Трудами И. М. Снегирева, Н. А. Артлебена, Ф. Ф. Рихтера, Л. В. Даля, В. В. Суслова была создана весьма обширная литература о памятниках русского зодчества4. Однако лишь сравнительно поздно, на рубеже 1880-х - 1890-х годов, стало проявляться настойчивое стремление к более широким историческим обобщениям. В 1894 году, за три года до выхода в свет книги Н. К. Никольского, А. М. Павлинов издал первую работу по истории русской архитектуры5. Конечно, разрозненные наблюдения об особом характере архитектуры Владимиро-Суз-дальской Руси, Новгорода, Москвы, северного деревянного зодчества делались и прежде, была намечена и самая общая схема периодизации. Эта схема не только тогда, но и много позже имела огромные пробелы, включавшие, например, домонгольскую архитектуру Полоцка и Смоленска, раннемосков-ское зодчество, архитектуру целых регионов. В указанный период возникает заметный интерес к более систематическому изучению местных архитектурных особенностей. Важным событием стало появление в 1891 году книги М. Т. Преображенского о памятниках древнерусского зодчества в Калужской губернии6. Для характеристики уровня знаний того времени показательно, что трапезную церковь Пафнутьева Боровского монастыря с церковью Рождества Христова, возведенную, как мы теперь знаем, в 1511 году, автор этой книги датировал XVII веком, а наличие у нее обычных для монастырской трапезной помещений для церкви и келарской принял за двойной алтарь7. Эта грубейшая для теперешнего уровня знаний ошибка-тогда осталась никем не замеченной. Что касается сооружений Кирилло-Белозерского монастыря, да и вообще памятников каменного зодчества всего Северного края, то они вплоть до конца XIX века вообще не получили отражения в работах историков русской архитектуры, и едва ли не единственным источником ознакомления с крупнейшим ансамблем древнерусского зодчества служили беглые путевые заметки С. П. Шевырева8. На этом фоне и следует рассматривать работу Н. К. Никольского.
Итак, его первая и несомненная заслуга - публикация материала о памятниках, никогда до этого не освещавшихся в научной литературе. Не будучи ни архитектором, ни рисовальщиком, он обратился к имевшемуся графическому наследию - ранее не издававшимся рисункам и чертежам монастырских сооружений, выполненным в начале столетия [И. А.] (?) Ивановым, сопровождавшим К. М. Бороздина в его поездке по Северу России9, а позднее художником Н. Мартыновым. Дополненные фотографиями, эти материалы составили очень важную иллюстративную часть книги, но все же далеко не главную. Роль основного источника сведений о памятниках принадлежит обильно привлекаемым архивным документам. Их наиболее заметную часть составляют описи монастырского имущества, самая ранняя из которых датируется 1601 годом. Используя эти описи, Н. К. Никольский скрупулезно сопоставил тексты, выявил имеющиеся в них разночтения, внимательно проследил изменения в характеристике зданий и их внутреннего убранства, то есть подошел к ним как историк-источниковед. Такой метод характеризует всю работу автора, выгодно отличая ее от других близких по жанру произведений того времени.
Описания отдельных сооружений у Н. К. Никольского довольно скупы, но он неизменно умеет обратить внимание на главное. Конечно, многое из того, что выявлено уже теперь реставрационными исследованиями, ему не могло быть известно, и все же приходится удивляться точности его описаний. Пожалуй, главная допущенная им ошибка - датировка XVI веком существующего здания колокольни, в действительности заново перестроенного в середине XVIII столетия.
Самое непосредственное отношение к нашей теме имеет заключительный раздел книги, где автор предпринимает попытку общей характеристики кирилловского строительства конца XV - начала XVII века10. По всей вероятности, именно при написании этого раздела Н. К. Никольский пользовался консультациями Н. В. Султанова, которому и выразил благодарность во введении к своему труду". Раздел составлен очень четко. Прежде всего характеризуется планировочная система монастыря, вытекающая из его функций. Как главный Успенский монастырь, так и меньший Ивановский состояли из "неправильных концентрических поясов", распределение зданий в которых сообразовывалось с их разнородным значением в иноческой жизни. Середину монастыря занимали церкви, их окружали кельи и кухонные постройки, непосредственно связанные с повседневным бытом братии.
Затем следовала ограда, отделявшая монастырь от мира, и лишь за ней - служебные постройки, обеспечивавшие потребности монастыря как хозяйственной единицы. Каждое крупное хозяйственное сооружение с течением времени обрастало системой мелких, подсобных построек, образуя более сложный организм со своим центром притяжения. Такое устройство Н. К. Никольский считает характерным для "понизовых" монастырей (т. е. общежительных, обычных для Москвы и тяготевших к ней территорий).
Далее И. К. Никольский формулирует очень важное положение о двух главных путях проникновения влияний во внешнюю организацию монастыря: через привлечение рабочей силы из разных местностей к участию в устроении обители и через подражание готовым образцам. Здесь он намечает следующую хронологическую схему. В конце XV века к строительству привлекаются ростовские мастера. В начале XVI века, как он осторожно пишет, "здесь можно усматривать долю зависимости сооружений от московских построек". Начиная со второй половины XVI века в монастыре работали белозерские каменщики, и "на архитектуру легла слабая печать попыток к самобытным комбинациям из известных уже мотивов строительного искусства"12. Нетрудно заметить, что эта периодизация в целом соответствует современным взглядам на этот предмет. Действительно, постройки времени Василия III носят очевидные признаки того, что сейчас принято называть термином "итальянизмы", а такие сооружения, как церкви Сергия Радонежского и Преображения, безусловно, сооружены малоискушенными местными мастерами.
Исходной точкой для всего кирилловского церковного строительства стал Успенский собор. По характеристике Н. К. Никольского, он принадлежал "к типу смешанных по стилю построек, в котором сплелись элементы ростово-суздальской и новгородско-псковской архитектур"13. Конечно, теперь бы мы выбрали для характеристики Успенского собора несколько иные формулировки. Для конца XV столетия сейчас принято говорить не о ростово-суздальской, а более узко - о ростовской архитектуре. Кроме того, следовало бы подчеркнуть зависимость форм Успенского собора от московской архитектуры, к которой его безоговорочно приписать тоже невозможно, поэтому замечание о смешанном типе представляется не лишенным оснований. Нельзя отрицать и сходства некоторых приемов орнаментики собора с декорацией построек Пскова и особенно Новгорода. Таким образом, с поправкой на уровень знаний конца прошлого столетия данное Никольским определение следует признать весьма квалифицированным.
Очень точно характеризует он и главные особенности собора: повышенные подпружные арки под барабаном, трехапсидный план с квадратом главной массы, трехчастное членение фасадов, орнаментальные пояса на стенах и барабане, килевидные очертания порталов (следовало бы добавить: и закомар). Выделение повышенных арок как первой и главной особенности более чем примечательно и как бы предвосхищает выбор критериев, ставших актуальными для историко-архитектурных исследований 1920-х годов и более позднего времени. Не ограничиваясь характеристикой Успенского собора, Н. К. Никольский называет ряд построек, обладавших близкими чертами, приводя фотографии двух из них - соборов Ферапонтова и Спасо-Каменного монастырей14. Это первое и очень точное по контексту упоминание обоих важнейших памятников в научной литературе. Достаточно обоснованно отнесены к тому же типу собор Воскресенского Горицкого монастыря и несколько менее удачно Успенская церковь в Белозерске, хотя и возводившаяся по образцу Успенского собора, но сходная с ним лишь по размерам и отчасти по орнаментации алтарных апсид15.
Дальнейшая систематизация материала представлена в следующем порядке. Прежде всего рассматриваются планы зданий и выделяются три группы: храмы с алтарными полукружиями (в основном крестово-куполь-ные постройки, но также и бесстолпные приделы), трапезные храмы, над-вратные церкви. Кирилловские памятники не дают достаточного материала для развернутой типологии монастырских трапезных, но уже само выделение трапезных храмов как особого типа было для того времени достаточно новым. Затем идет характеристика конструктивных приемов, которые рассматриваются в хронологической последовательности - от коробовых сводов и повышенных подпружных арок конца XV века до пониженных по отношению к сводам подпружных арок и крестовых сводов первой половины XVI века и более сложных лотковых и сомкнутых сводов, появление которых Н. К. Никольский датирует второй половиной XVI столетия. Автор не делает различия между сводами на распалубках и без них (хотя с нынешней точки зрения оно имеет важнейшее значение) и приводит неудачный пример сводов палатки под колокольней, не относящейся к рассматриваемому им периоду. Как особый тип он отмечает одностолпные залы трапезных палат, а также перекрытие бесстолпной церкви Владимира ступенчатыми арочками. Достаточно тонко подмечена им сложная система перекрытия церкви Иоанна Лествичника, соединяющая черты двух принципиально разных схем. При рассмотрении системы фасадной декорации кирилловских сооружений он справедливо указывает на исключительную роль в этом отношении образца - Успенского собора. Отмечаются постепенное упрощение рисунка орнаментальных поясов и утрата ими ранее строго фиксированного места в композиции здания, а также появление во второй половине XVI века некоторых новых мотивов убранства, таких, как различные впадины, чередующиеся на фасадах с окнами, вместо преобладавших в более раннее время гладких плоскостей стен. Отмечается также изменение типа оконных проемов, появление наряду с окнами, имеющими наружные откосы, арочных проемов в неглубокой прямоугольной нише. Следует признать, что приводимая систематизация отдельных архитектурных форм и приемов не только в целом верна, но и охватывает наиболее существенные моменты, а порой близка к исчерпывающей.
Особое место занимает попытка систематизации данных о внутреннем убранстве храмов, прежде всего о составе иконостасов. Она настолько важна, что заслуживает отдельного рассмотрения. Скажем только, что для представления об интерьере русского храма XV-XVI столетий книга Никольского до сих пор остается едва ли не главным источником.
Что же более всего обращает на себя внимание в подходе Н. К. Никольского к изложению истории кирилловского зодчества? Не будем говорить о значении публикации материалов о самих памятниках, так как оно очевидно.
Прежде всего отметим впервые сформулированное Н. К. Никольским положение о белозерском зодчестве как о некоем единстве я привлечение в этой связи других памятников. Спустя 10 лет этот тезис будет подхвачен выдающимся историком русского зодчества К. К. Романовым сначала в оставшейся неопубликованной рукописи16, а позднее в некоторых его статьях17. В вопросе об истоках белозерского зодчества между Никольским и Романовым существуют серьезные расхождения. Романов настаивал на преимущественном значении псковского компонента, а Никольский, признавая смешанный характер белозерских памятников, на первое место ставил "понизовые" влияния. Позиция Романова, базирующаяся на отрицании сколько-нибудь самостоятельного значения московской строительной культуры XIV-XV веков и на гипертрофированном представлении о роли Пскова в сложении художественных форм искусства Московской Руси, в настоящее время явно устарела, и правота Никольского очевидна. Но в подходе Никольского интересно другое.
Столкновение между новгородской и "понизовой" традициями он как историк видит не только в архитектурных особенностях построек, но и в самих формах монастырской жизни, включая и такую характерную сферу, как посвящение главного храма Николе или Богоматери. Его подход оказывается более широким, он включает архитектуру в общую картину исторической жизни. Второе, что нужно отметить, - едва ли не впервые поставленная Никольским проблема роли образца в древнерусском зодчестве. Эта тема была развита в 1930-е годы Н. Н. Ворониным18 и впоследствии к ней неоднократно возвращались разные авторы. Понимаемая шире как "иконография архитектуры", она крайне актуальна для истории искусства вообще, и особенно средневекового19. В постановке этой проблемы Н. К. Никольский намного опередил свое время. Далее следует отметить внимание автора к планировочной структуре монастыря. Здесь он также как бы забегает намного вперед. Осознание роли монастырей как пространственных ансамблей окончательно установилось лишь с обозначившимся в середине нашего века общим интересом к вопросам градостроительства20.
Наконец, нельзя не обратить внимания на попытку Н. К. Никольского систематизировать данные о планировочном решении, конструкциях и декоре кирилловских памятников. Такой подход очень далек от преобладавших долгое время описательного или формально-стилистического методов в изложении историко-архитектурного материала. Тема конструкций древнерусского зодчества затрагивалась лишь от случая к случаю и лишь в послевоенные годы стала темой специальных исследований Г. А. Штеймана21. Однако его работы грешат именно отсутствием системы. Только позднее потребность в научной систематизации историко-архитектурного материала была осознана в полной мере, что получило отражение во включении его в издаваемый Институтом археологии Свод археологических источников22, в создание каталогов и Свода памятников истории и культуры, в замечательном труде П. А. Раппопорта о строительном ремесле Древней Руси23. Конечно, по сравнению с этими изданиями соответствующий раздел книги Н. К. Никольского выглядит более чем скромно, но само направление исследований было намечено им уже тогда.
Таким образом, историко-архитектурный раздел вышедшей сто лет назад монографии имеет весьма существенные методологические особенности, резко выделяющие его среди сходных по тематике трудов своего времени и делающие его для нас на редкость актуальным. В чем же причина такой созвучности нашему времени? Отчасти это связано со становлением современных научных методов, требующих комплексного изучения предмета и известной степени формализации. Но есть здесь и другой аспект. Выдающийся историк Н. К. Никольский, в отличие от большинства тогдашних историков архитектуры, не рассматривал архитектуру как изолированное явление, а видел в ее развитии лишь одну из сторон цельного исторического процесса и подвергал ее всестороннему анализу прежде всего с общеисторических позиций. Сегодня многие историки архитектуры, и вообще историки искусства, стремятся к подобной же целостности, видя в изучении произведения прежде всего путь к проникновению в культурный мир прошлого. Это своего рода встречное движение через частное к общему. Здесь интересы и подходы историка конца прошлого столетия и современных историков искусства во многом оказываются сходными.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Никольский Н.К. Кирилле -Белозерским монастырь и его устройство до второй четверти XVII века (1397-1625). Т. 1. Вып. 1. СПб., 1897.
2 Как историка литературы характеризует Н. К. Никольского "Новый энциклопедический словарь" акционерного общества "Брокгауз и Ефрон". (Т. 28. Пг., 1916. Стлб. 593).
3. Никольский Н.К. Указ. соч. С. 1.
4 Обзор литературы по памятникам русского зодчества см.: Славина Т. А. Исследователи русского зодчества. Л., 1983.
5. Павлинов A.M. История русской архитектуры. СПб., 1894.
6. Пpeoбpaжeнcкий М. Т. Памятники древнерусского зодчества в пределах Калужской губернии. СПб., 1891.
7 Там же. С. 4-5.
8 [Ш е в ы р е в С. П.] Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора Шевырева в 1847 г. Ч. 1-2. М., 1850.
9 Альбом рисунков и чертежей к путешествию по России К. М. Бороздина Хранится в рукописном отделе РНБ. FIV 204/2.
10 Никольский Н.К. Указ. соч. С. 273-296.
11 Там же. Предисловие. С. IV.
12 Там же. С. 275.
13 Там же. С. 276.
14 Там же. С. 276-277. Рис. XLV.
15. Подъяпольский С. С. Успенская церковь в Белозерске // Культура средневековой Руси. Посвящается 70-летию М. К. Каргера. Л., 1964.
16."Романов К. К. Собор во имя Рождества пресв. Богородицы в Ферапонтове-Белозерском монастыре и белозерский тип соборных сооружений XV-XVI вв. (рукопись). (Архив Института истории материальной культуры РАН. Ф. 29. № 9 (1906 г.)).
17. Романов К. К. Антиминсы XV-XVII вв. собора Рождества пресв. Богородицы в Ферапонтове-Белозерском монастыре // Известия Комитета изучения древнерусской живописи. Вып. 1. Пг., 1921; Романов К. К. Псков, Новгород и Москва в их культурно-художественных взаимоотношениях // Известия Российской академии материальной культуры. Т. IV. Л., 1925.
18. Воронин Н. Н. Очерки по истории русского зодчества XVI-XVII вв. М.; Л., 1934.
19 См. например: Некрасов А. И. Архитектура Истры и ее значение в общем развитии русского зодчества // Ежегодник Музея архитектуры. М., 1937. № l; Krautheimer R. Introduction to an "Iconography of Medieval architecture" // Journal of Warburg and Courteauld Institutes. 1942. Vol. 5; Иконография архитектуры: Сборник научных трудов. М., 1990.
20 Б у н и н А. В., К р у г л о в а М. Г. Архитектурная композиция городов. М., 1940. С. 22-23; История русской архитектуры. М., 1951. С. 72-74. См. также ряд статей в сборнике "Архитектурное наследство". 1956. № 6 и последующих.
21 Ш т е й м а н Г. А. Сводчатые перекрытия гражданских зданий в русской архитектуре XVI-XVII веков // Архитектурное наследство. 1960. № 17; Штейман Г. А. Решение некоторых конструктивных проблем в русском зодчестве XVI-XVII веков // Памятники культуры. Исследования и реставрация. Вып. 3. М., 1961; Ш т е й м а н Г. А. Конструктивные приемы решения вертикальных сооружений в каменном зодчестве XVI-XVII вв. // Архитектурное наследство. 1963. № 15; Ш т е й м а н Г. А. Архитектурные конструкции русских каменных сооружений XVI-XVII вв. // Архитектурное наследство. 1967. № 16.
22 Свод археологических источников. Вып. Е 1-47; Р а п п о п о р т П. А. Русская архитектура Х-XIII вв. Л., 1982.
23. Раппопорт П. А. Строительное производство Древней Руси Х-XIII вв. СПб., 1994.